— Мадам, — ледяным тоном произнес Сен-Себастьян, — не испытывайте мое терпение. Предупреждаю, я этого не выношу.

Люсьен молча сопротивлялась. Сен-Себастьян просунул руку поглубже и резко сжал пальцы, причинив ей острую боль. У женщины потемнело в глазах, и она опять судорожно сомкнула колени. Новый прилив боли заставил ее забыть о вывихнутом плече.

Сен-Себастьян встал.

— Отлично, она еще девственна. Круг будет доволен.

На нагое женское тело, распростертое у его ног, он словно бы не обращал никакого внимания. Зато глаза Боврэ алчно мерцали.

— Какая красотка, черт побери! Жаль, что она досталась Эшилу.

— Вовсе не жаль, — возразил Сен-Себастьян. — Наоборот, мы должны быть этому рады. Хорошо, что Эшил предпочитает мужчин. Иначе вряд ли бы он сберег для нас этот бутон.

— Нет, — все еще шептала Люсьен, пытаясь забыться. — Нет. Нет. Нет. Нет.

Подошли другие мужчины. С ними был и Эшил де Кресси. Люсьен заметила окровавленную повязку на лбу муженька и едва удержалась от смеха. Злорадное ликование вдруг охватило все ее существо. Жаль, что ей не попалось под руку что-нибудь потяжелее.

— …И отнесите в библиотеку. Немедленно. У нас остается менее часа, чтобы все подготовить. В следующий раз благоприятное время наступит лишь месяца через три.

Сен-Себастьян развернулся на каблуках и быстро зашагал к дому. За ним потянулись и остальные. Задержались двое — де Кресси и де Вандом. Эшил ухватил женщину за руки, герцог, хихикнув, — за ноги. Они рывком подняли тело. Из груди Люсьен исторгся нечеловеческий вопль, и она потеряла сознание.

Когда Люсьен открыла глаза, ей показалось, что все с ней приключившееся было дурным сном, и она находится в своей спальне под присмотром врача. Но, приглядевшись, женщина увидела, что лежит на столе, а над ее головой укреплено небольшое распятие. Стол окружали неподвижные фигуры в монашеских рясах с надвинутыми на глаза капюшонами. Люсьен уже хотела поблагодарить добрых братьев за их милосердную помощь, как вдруг осознала, что тело ее совершенно обнажено, а распятие перевернуто. Она вгляделась и поняла, что этим не ограничилось отвратительное кощунство: к фигурке распятого был приделан вздыбленный фаллос, превосходящий размерами торс, на лбу чем-то красным была начертана пентаграмма. Люсьен закричала. Она кричала во весь голос, отчетливо понимая, что на помощь ей никто не придет.

— Отлично, отлично! — раздался рядом голос Сен-Себастьяна. — Она очнулась. Тем лучше.

Затем, обращаясь к людям, скрывающим лица, он добавил:

— До трех ночи можете делать с ней все, что угодно, но сначала войду в нее я. Потом — после трех — я возьму нашу жертву опять, и на этом покончим. Не забудьте: я первый и я последний. Тешьтесь с ней или друг с другом, сколько хотите, однако прислушивайтесь к бою часов.

— Все, что угодно? — дрожащим от возбуждения голосом переспросил де Вандом. — А вдруг она не подчинится?

— Она подчинится, — спокойно сказал Сен-Себастьян. Люсьен охватило отчаяние. — Если не будет слушаться, дайте мне знать, я быстро поправлю дело. Думаю, ее надо бы привязать, — добавил он. — Веревки найдете. Не забудьте, кстати, подготовить дьявольский жезл. Он понадобится мне к трем. И помните: кобылка должна быть горячей.

— Кто будет первым после вас? — хрипло справился кто-то.

— Спросите хозяина. В конце концов, он ее муж. Возможно, ему самому не терпится снять пробу.

Последние слова Сен-Себастьян сопроводил скрипучим смешком.

Эшил ощерился и, от души веселясь, вскричал:

— Ле Грас так и рвется! Господа, пропустим его вперед! Докажем, что парижская знать вовсе не равнодушна к чаяниям народа!

— Эшил! — казалось, вопль вырвался из самого сердца Люсьен.

— Заткни ей глотку, Ле Грас, — оборвал ее крик де Кресси.

Когда чужая горячая плоть вонзилась в Люсьен, она пронзительно закричала, извиваясь в своих путах. Это вовсе не походило на то, что с ней творилось ночами. Где они — быстрые сладостные касания, нежные ласки, жгучие поцелуи? Где упоительный, уносящий к вершинам восторга экстаз, где музыка уходящих в пространство вибраций, подобная дыханию жизни? Сен-Себастьян насиловал ее грубо, не отрывая свирепого взгляда от искаженного мукой лица. Она кусала губы, чтобы удержаться от стонов и лишить его удовольствия насладиться ее унижением.

Шло время, череда жестоких забав все не кончалась, и наиболее изобретательным истязателям все-таки удалось исторгнуть из груди ее крики. Когда Сен-Себастьян пустил в ход дьявольский жезл, женщина была почти без сознания. Она лишь изумленно охнула в ответ на чудовищное вторжение и впала вновь в забытье. Участники шабаша пылающими глазами следили за действиями Сен-Себастьяна, однако мужа Люсьен не было среди них. Стремясь как следует ублажить пару своих сотоварищей, он не проявлял ни малейшего интереса к тому, что происходит с его женой.

Письмо Роджера, лакея, своему господину, графу де Сен-Жермену. Латынь. Дата не указана.

Мой господин.

Повинуясь вашему приказанию, я продолжаю следить за Сен-Себастьяном. Спешу сообщить, что ваши подозрения, оправдались — он вновь собирает круг. Они провели первую встречу в доме Эшила Кресси, который силой заставил свою жену тешить их похоть. На рассвете, когда я уезжал, она была еще жива, но, боюсь, разум ее помутился. Сен-Себастьян лишил ее девственности, а следом за ним все остальные надругались над ней, как это принято у клевретов нечистого.

Вы желали узнать, кто вошел в новый круг. Вот их имена.

Де Вандом, де Шатороз, Жуанпор, де Ла Сеньи, Ле Грас.

Сен-Себастьян поистине отвратителен. Я умоляю вас уничтожить его.

Я взял на себя смелость пригласить к мадам де Кресси священника, но его отказались пустить в дом. Смиренно надеюсь, что вам удастся преуспеть там, где я потерпел неудачу.

Письмо должно прибыть к заутрене, со специальным посыльным.

Писано моею рукой.

Роджер

Отель «Трансильвания» сиял, как драгоценный ларец в руках благосклонной к нему богини. Все его залы, комнаты и коридоры заливал яркий свет, идущий от верениц затейливых канделябров — как напольных, так и настенных. Главный зал был отделан заново; для желающих совершить променад к нему пристроили галерею. Единственное, чего здесь не хватало — это зеркальной стены. С тех пор как в Версале прижилась эта мода, все крупные парижские домовладельцы кинулись ей подражать. Однако новый хозяин отеля, как видно, был человеком оригинальным, и стены центрального помещения «Трансильвании» вместо зеркал украшали картины редкостного исполнения. Из собрания выделялись два больших полотна, изображавшие подвиги Зевса, но «Смерть Сократа» кисти Веласкеса[8]несомненно являлась жемчужиной выставки. Впрочем, все остальные работы были не менее хороши, что подтверждали восхищенные возгласы прогуливавшихся по залу гостей.